Бумажные фигуры, символизирующие жертв фемицида, на стенах барселонских домов 4 января 2017 года
Мы знаем, сколько испанок было убито мужчинами в прошлом году — 97 (официальная цифра 49). Больше всего преступлений совершено в марте и сентябре, в Андалузии и Каталонии. С начала года было убито еще шесть женщин. Неофициальную статистику собирает сайт feminicidio.net — исследуется структура смертности по возрасту, регионам, национальности, профессии, социальному статусу жертв, характеру взаимоотношений с убийцей, временной и географический анализ, ситуация в испаноязычных странах. Мы можем на этом сайте имена и истории убитых женщин. Правозащитники из разных городов Испании выходят на улицы почти после каждого убийства, устраивают ежемесячно дни памяти около правительственных учреждений — зажигают свечи и зачитывают имена жертв, проводят концерты и акции с участием музыкантов, художников, актеров. Крупные медиа рассказывают про преступления на гендерной почве и подвергаются общественной критике, если в случаях убийства женщин вместо слова «убитые» используют другие, например, «погибшая» или «умершая». В конце года проводятся массовые поминальные акции. Списки жертв зачитывают практически на любом крупном радикальном женском протесте. Помогает? — спросите вы. В 2010 году смертей было 126 (при официальной цифре 73).
Общеевропейская коалиция по борьбе с фемицидом (систематическим убийством женщин на гендерной почве) работает со статистикой по 20 странам. В США, Канада и странах Латинской Америки имеются многочисленные гражданские и государственное исследовательские организации, изучающие и искореняющие фемицид.
В англоязычной статье Википедии Femicide приводится таблица, показывающая, сколько женщин в каких странах было убито сексуальными партнерами или членами семьи на 100 000 населения в 2015 году.
.svg){kind=link}
В России нет ни официальной статистики по фемициду, ни независимых, мониторирующих именно эту проблему, организаций. ООН призывает Россию собирать подобную статистику, но морг и ныне там. Жертвы фемицида оказываются спрятаны за общими коэффициентами смертности, процентами преступлений особой тяжести, числами умышленных убийств и преступлений. Таблицы под названием «Состояние преступности в Российской Федерации» или «Внешние причины смерти» создают иллюзию работы с ничем не подтвержденными цифрами и не говорят про структуру гендерного насилия. Молчат про убийства на гендерной почве и авторы доклада МВД Статистика преступности (январь — ноябрь 2018 года). Русскоязычной статьи про фемицид в Википедии вообще нет.
В России никто не устраивает регулярных акций протеста с вычитыванием имён убитых, не проводит нон-стоп акции против фемицида на низовом и на государственном уровне. что десятки тысяч россиянок ежегодно гибнут от рук мужчин. Почему для россиян тема фемицида по-прежнему не актуальна? У этого есть исторические, политические и культурные предпосылки. Поговорим сегодня о культурных.
Преступление и наказание (телесериал, 2007)
Какие книги с полки великой русской литературы, так или иначе оправдывающие убийство женщин — произведения иронические, драматические, поэтические и прозаические, длинные и короткие, демонизирующие, высмеивающие, с убийством, массовым убийством, пытками и доведением до самоубийства, входящие в школьную программу и нет — вы припоминаете? Первым в голову приходит роман Федора Достоевского «Преступление и наказание» (1866). Давайте вспомним, как описывается момент фемицида — как именно гибнут в собственном доме от руки знакомого мужчины («отвратительная») коллежская секретарша Алёна Ивановна, 60 лет, и её («поминутно беременная») сводная сестра, домохозяйка Лизавета Ивановна, 35 лет, проживающие в Санкт-Петербурге в начале 60-х годов 19 века.
«Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила… Удар пришелся в самое темя, чему способствовал ее малый рост. Она вскрикнула, но очень слабо, и вдруг вся осела к полу, хотя и успела еще поднять обе руки к голове. В одной руке еще продолжала держать «заклад». Тут он изо всей силы ударил раз и другой, всё обухом и всё по темени. Кровь хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь. Он отступил, дал упасть и тотчас же нагнулся к ее лицу; она была уже мертвая. Глаза были вытаращены, как будто хотели выпрыгнуть, а лоб и всё лицо были сморщены и искажены судорогой…»
Проходит некоторое время, Раскольников поднимает топор снова — на этот раз чтобы убить свидетельницу первого убийства:
«И до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом. Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему вперед, как бы отстраняя его. Удар пришелся прямо по черепу, острием, и сразу прорубил всю верхнюю часть лба, почти до темени. Она так и рухнулась. Раскольников совсем было потерялся, схватил ее узел, бросил его опять и побежал в прихожую…»
Третий эпизод фемицида в форме доведения до самоубийства мы обнаруживаем в жизнеописании двойника Раскольникова, Свидригайлова, героя того же романа. Имя жертвы — глухонемой девочки 14-15 лет, неизвестно. События происходят в доме, где проживает жертва, преступник-педофил находится в интимной связи не только с девочкой, но и с её опекуншей, дальней родственницей.
«…Эта девочка была самоубийца — утопленница. Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое, детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер… »
В «Преступлении и наказании» мы видим жертвенную пару — изначально приговорённая пожилая женщина и полностью зависимая от нее женщина молодая. Глухонемая малышка — жертва метафизического двойника убийцы (т.е. одного и того же убийцы, народа) сначала гибнет духовно, а значительно позже тонет её физическое тело. Это история про одну из древнейших мировых традиций — Йом-Киппур, Судный день, или День всепрощения в иудаизме, ежегодный божий суд. Подготовка к этому празднику заключается в тщательном следовании множеству ритуалов, соблюдении строгого поста, молитве, смирении. И в определенный момент приносятся две кровавые жертвы (козёл и телец), а третья (козёл отпущения, Азазель) изгоняется в пустыню, унося грехи всего народа.
Через полтора века после выхода «Преступления и наказания» французский философ Рене Жерар уложит в современную упаковку теорию о миметическом насилии и оправдывающей всё человеческое сообщество случайности выбора жертвы коллективного убийства — Козла отпущения.
Получает ли божественное прощение народ из «Преступления и наказания», случается ли раскаяние и смирение? Нет. Свидригайлов стреляется, убегая от педофилического бреда, призрака собственной совести. Полтысячи страниц заняты размышлениями Достоевского о том, насколько этичен был поступок Раскольникова:
«Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? — говорил он себе. — Тем, что он — злодеяние? Что значит слово «злодеяние»? Совесть моя спокойна. Конечно, сделано уголовное преступление; конечно, нарушена буква закона и пролита кровь, ну и возьмите за букву закона мою голову… и довольно! Конечно, в таком случае даже многие благодетели человечества, не наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы были быть казнены при самых первых своих шагах. Но те люди вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг»… Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною…»
Откуда русская литература получила эту сюжетную прививку, указывающую на женщин любого возраста (старуха — невеста — девочка) как на подходящих жертв? Исследователь европейской культуры, один из первых русских литераторов, Николай Карамзин, старательно пересаживал на родную почву новые зарубежные идеи, жанры и методы, уместив, в частности, в небольшой повести «Бедная Лиза» (1792) целый сад европейского сентиментализма. А вместе с ним — мешок удобрений под названием «репродуктивная функция женщины», потому что новая ролевая, европейская, модель взаимодействия с женщинами опиралась на старый добрый российский забор с надписью о том, что предназначение женщины есть продолжение рода и утешение мужчин.
О. А. Кипренский, «Бедная Лиза», 1827
Время действия в повести Карамзина — конец 18 века. Семнадцатилетняя крестьянская девушка Лиза «редкой красоты», рано лишившаяся отца, богатого поселянина, проживающая с матерью в деревне в окрестностях Москвы, недалеко от Симонова монастыря, продавщица ландышей (жертва-невеста), становится секс-игрушкой для скучающего дворянина и совершает самоубийство.
«Лиза очутилась на улице, и в таком положении, которого никакое перо описать не может. «Он, он выгнал меня? Он любит другую? Я погибла! … Мне нельзя жить, — думала Лиза, — нельзя!…» … Отнеси эти деньги к матушке — они не краденые — скажи ей, что Лиза против нее виновата, что я таила от нее любовь свою к одному жестокому человеку…» Тут она бросилась в воду…».
Затем приносится вторая искупительная жертва. Это свидетельница греха, самоубийства — 15-летняя деревенская девушка Анюта:
«Отнеси эти деньги к матушке — они не краденые — скажи ей, что Лиза против нее виновата, что я таила от нее любовь свою к одному жестокому человеку, — к Э… На что знать его имя? — Скажи, что он изменил мне, — попроси, чтобы она меня простила, — бог будет ее помощником, — поцелуй у нее руку так, как я теперь твою целую, — скажи, что бедная Лиза велела поцеловать ее, — скажи, что я…» Тут она бросилась в воду. Анюта закричала, заплакала, но не могла спасти ее, побежала в деревню»
В деревню — словно Козёл отпущения с грузом грехов в пустыню. Третья жертва — старуха: «Лизина мать услышала о страшной смерти дочери своей, и кровь ее от ужаса охладела — глаза навек закрылись».
У Карамзина убийца раскаивается: «Эраст был до конца жизни своей несчастлив. Узнав о судьбе Лизиной, он не мог утешиться и почитал себя убийцею.»
Точно так же как Пётр I волочил на родину всё западное, принимая за признаки прогресса малозначительные культурные стигмы и даже пороки, так и великий просветитель Карамзин вместе с ворохом полезных идей завез домой новую ролевую модель фемицида, отличавшуюся от средневековой российской лишь тем, что её абсолютно оправдывала западная мода. Это была современная, изящная, экзотическая традиция убийства женщин любого возраста, предварительно истерзанных, ограбленных, овеществленных и униженных.
Публикация повести привела к появлению целого поколения литературных подражателей — бедные Лизы, Маши, Маргариты замаршировали перед русским читателем стройными рядами. Сначала авторы крали всю идею женской жертвенной троицы, позже ограничивались одним трупом, даже без бирки с именем и возрастом. Фокус с жертвенной функции Козла отпущения постепенно ушёл. Русские писатели начали подробно исследовать жестокость ритуальных палачей.
Вера Васильева в роли Пиковой дамы, Малый театр
Александр Пушкин, исследует варианты развития карамзинского сюжета и эдак, и так. Одна из его жертв, графиня Анна Федотовна Томская, 80 лет, проживала в Санкт-Петербурге начала 19 века. Автор «Пиковой дамы» (1834) относился с своей героине с плохо скрываемыми чувствами: «Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли».
Уничижительные характеристики женщин, которых по ходу действия должны убить, становятся причиной для размышлений на параллельные темы темы. Нравственно ли вообще хоть чем-то (наивностью, комичным поведением, бездарностью, богатством, возрастом, уродством и т.д.) оправдывать убийство? Из чего складывается представления о должной женской внешности и поведении? И не является ли вопрос «Почему убил?» абсурдным и допускающим преступление.
«Германн* встал.
— Старая ведьма! — сказал он, стиснув зубы, — так я ж заставлю тебя отвечать…
С этим словом он вынул из кармана пистолет. При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела… Потом покатилась навзничь… и осталась недвижима.
— Перестаньте ребячиться, — сказал Германн, взяв ее руку. — Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? — да или нет?
Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла.»
*Hermann, от немецких слов heri/hari — «войско» и mann — «человек». Народ. От немецких — потому что Гёте и Вертер.
«Несчастная воспитанница» графини, Лизавета Ивановна («невеста», возраст неизвестен), становится соучастницей убийства. Германн не раскаивается в содеянном, но кара в виде авторского осуждения его настигает:
«Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения…(позже) Не чувствуя раскаяния, он не мог, однако, совершенно заглушить голос совести, твердившей ему: ты убийца старухи! Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, — и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощения.. (позже) Германн сошел с ума.»
«Барышня-крестьянка» и «Станционный смотритель» — еще два произведения Пушкина, в которых проверяются различные финалы: счастливый и драматический.
Сцена из спектакля «Капитанская дочка». Василиса Егоровна – Лидия Тюшнякова, Маша – Анастасия Черных (Красноярский Драматический Театр.им. Пушкина 1998).
Теперь посмотрим, как Пушкин обращается с героинями в романе «Капитанская дочка». Жертва-старуха в этом произведении — Василиса Егоровна Миронова, жена коменданта Белогорской крепости под Оренбургом. Убийц своих она видит впервые, гибнет на пороге своего дома. Дочери Василисы, Марии Мироновой 18 лет и это «совершенная дурочка», претерпевающая позже испытания ради спасения жениха. В преступлении участвует множество мужчин-бунтовщиков, а также их предводитель Пугачёв.
«В эту минуту раздался женский крик. Несколько разбойников вытащили на крыльцо Василису Егоровну, растрепанную и раздетую донага. Один из них успел уже нарядиться в ее душегрейку. Другие таскали перины, сундуки, чайную посуду, белье и всю рухлядь. «Батюшки мои! — кричала бедная старушка. — Отпустите душу на покаяние. Отцы родные, отведите меня к Ивану Кузмичу». Вдруг она взглянула на виселицу и узнала своего мужа. «Злодеи! — закричала она в исступлении. — Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!» — «Унять старую ведьму!» — сказал Пугачев. Тут молодой казак ударил ее саблею по голове, и она упала мертвая на ступени крыльца. Пугачев уехал; народ бросился за ним…Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли на карауле.»
Молодой казак выступает в роли ритуального палача. Помните старуха-невеста-девочка? Видите блеск второй, мужской троицы? Писатель — создатель мира, герой произведения — карающий спаситель мира, читатель — спасённый.
Романтическая поэма Пушкина «Цыганы» (1827) развивает тему способов уничтожения женщин. Юная цыганка Земфира, живущая в кочующем таборе «веселья детского полна», затем становится матерью, изменяет мужу. Репродуктивное табу нарушено — расплата приходит незамедлительно. Убийца — сексуальный партнер, место преступления — место проживания жертвы.
Восток, денницей озаренный,
Сиял. Алеко за холмом,
С ножом в руках, окровавленный
Сидел на камне гробовом.
Два трупа перед ним лежали;
Убийца страшен был лицом.
Цыганы робко окружали
Его встревоженной толпой…
Раскаялся Алеко или нет — Пушкин не сообщает. Народ цыганский, опять же, прощения не получает. Отвергая кровавую жертву «жить с убийцей не хотим», кочевники оставляют Алеко одного. Жертва есть, но никто не прощён.
Благодаря записям буковинского общественного деятеля Замфира Ралли-Арборе мы знаем, что Пушкин убил свою литературную Земфиру ради завершения эпизода в жизни реальной. Цыганка из табора, встреченного им в Молдавии, предпочла другого. Литература временно спасает своего автора — гештальт закрыт, ничего святого. Но точно такой же сюжет — измена — в своё время приведет Пушкина на Чёрную речку.
Максим Горький для написания повести «Макар Чудра» (1892) возвращается в табор:
« — …Что остается? А остается попробовать, такое ли у Радды моей крепкое сердце, каким она мне его показывала… Мы и догадаться еще не успели, что хочет делать Зобар, а уж Радда лежала на земле, и в груди у нее по рукоять торчал кривой нож Зобара. Оцепенели мы. А Радда вырвала нож, бросила его в сторону и, зажав рану прядью своих черных волос, улыбаясь, сказала громко и внятно: — Прощай, Лойко! я знала, что ты так сделаешь!.. — да и умерла…»
Жертва — Радда, молодая цыганка из кочующего табора. Убийца — жених. Орудие убийства — нож. Действие происходит на Буковине перед родственниками и знакомыми жертвы. Причина убийства — нежелание терять статус альфа-самца после женитьбы.
«Поклонишься мне в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою — и тогда я буду твоей женой. Вот чего захотела чертова девка! Этого и слыхом не слыхано было; только в старину у черногорцев так было, говорили старики, а у цыган — никогда!»
Интересно, что в позднем рассказе «Убийцы» (1926) Горький высказывается о влиянии культурного сообщества на количество убийств. На такие мелочах, как структура убийства женщин, он внимания не заостряет:
«Совершенно бесспорно, что болтовня газет, сенсационные уголовные романы, фильмы кинематографа, изображающие ловкость и смелость убийц, развивая в нервозной и жадной до сенсации городской массе болезненное любопытство к преступникам, способствует росту преступлений; на это указывают и учёные криминалисты. Также бесспорно, что все эти сенсации внушают убийцам самодовольное сознание своей исключительности.»
Впрочем, о методе фемицида Горький упоминает: «трудно было поверить, что такие, чисто вымытые, маленькие руки могли раздробить череп женщины.»
На следующей грядке у нас не только мачизм, но и колючки вневременного национализма. Ведь дикари-цыгане (© Пушкин) кочуют недалеко от дикарей-кавказцев (© Лермонтов). «Герой нашего времени» (1838-1840) Михаила Лермонтова хоронит под своей обложкой Бэлу, княжну-черкешенку 16 лет, проживающую на Кавказе. Время действия — 1826 год или позже. Один жестокий мужчина увозит Бэлу из семьи отца-защитника и использует как секс-игрушку, а второй (хорошо знакомый) разыскивает и убивает недалеко от дома, где проживает жертва.
«Бедняжка, она лежала неподвижно, и кровь лилась из раны ручьями… Такой злодей; хоть бы в сердце ударил — ну, так уж и быть, одним разом все бы кончил, а то в спину… самый разбойничий удар! Она была без памяти.»
Ниву мизогинии успешно возделывал Николай Гоголь. Что ни героиня — то ведьма. Что ни парубок — то отважный спаситель человечества от злых сил. Спасение осуществлялось при помощи молитв, галлюцинаторного бреда и насилия. «Вий» (1833):
«Он схватил лежавшее на дороге полено и начал им со всех сил колотить старуху. Дикие вопли издала она; сначала были они сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чаще, и потом уже тихо, едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики, и заронялись ему в душу; и невольно мелькнула в голове мысль: точно ли это старуха? «Ох, не могу больше!» — произнесла она в изнеможении и упала на землю… Между тем распространились везде слухи, что дочь одного из богатейших сотников, которого хутор находился в
Фильм «Вий», 1967 год
пятидесяти верстах от Киева, возвратилась в один день с прогулки вся избитая, едва имевшая силы добресть до отцовского дома, находится при смерти и перед смертным часом изъявила желание, чтобы отходную по ней и молитвы в продолжение трех дней после смерти читал один из киевских семинаристов: Хома Брут.»
Александр Островский рассказывает историю о убийстве Ларисы Огудаловой, «Бесприданницы» (1878), девушки-невесты из обедневшей дворянской семьи, которая «молода и не знает людей». Отец Ларисы — тут снова миф про отца-защитника — рано умер. И её единственный способ найти ресурсы для жизни — брачная проституция или содержание от (у??? — не знаю как это написать правильно) богатого купца. Живет Лариса вместе со своей матерью в провинциальном городке на Волге. Драма разыгрывается 1867 года:
Лариса. Всякая вещь должна иметь хозяина, я пойду к хозяину.
Карандышев (с жаром). Я беру вас, я ваш хозяин. (Хватает ее за руку.)
Лариса (оттолкнув его). О, нет! Каждой вещи своя цена есть… Ха, ха, ха… я слишком, слишком дорога для вас.
Карандышев. Что вы говорите! мог ли я ожидать от вас таких бесстыдных слов?
Лариса (со слезами). Уж если быть вещью, так одно, утешение — быть дорогой, очень дорогой. Сослужите мне последнюю службу: подите пошлите ко мне Кнурова…
…Карандышев (вставая). О, не раскайтесь! (Кладет руку за борт сюртука.) Вы должны быть моей.
Лариса. Чьей ни быть, но не вашей.
Карандышев (запальчиво). Не моей?
Лариса. Никогда!
Карандышев. Так не доставайся ж ты никому! (Стреляет в нее из пистолета.)
Лариса (хватаясь за грудь). Ах! Благодарю вас! (Опускается на стул.)
Карандышев. Что я, что я… ах, безумный! (Роняет пистолет.)
Лариса (нежно). Милый мой, какое благодеяние вы для меня сделали! Пистолет сюда, сюда, на стол! Это я сама… сама. Ах, какое благодеяние… (Поднимает пистолет и кладет на стол.)
Съемки кинофильма «Жестокий романс»…
На сцене остаются убийцы — те, кто обманывал, использовал, пытался купить, доводил до самоубийства, стрелял или равнодушно смотрел на происходящее: Карандышев, Паратов, Кнуров, Вожеватов, Робинзон, Гаврило и Иван. Овеществление женщины — второй удивительно актуальный в наши дни акцент пьесы.
Еще один фемицидный финал у Островского — в пьесе «Гроза» (1859). Жертва: Катерина Кабанова из города Калинова на Волге, 19-ти лет. Принужденная к браку, находящаяся в ловушке религиозных представлений и патриархальных ролевых моделей, жаждущая свободы, она не знает, как изменить жизненную ситуацию и совершает самоубийство. Мы знаем время доведения до самоубийства — лето до реформы 1861 года.
Кулигин (с берега). Кто кричит? Что там?
Голос: «Женщина в воду бросилась!» Кулигин и за ним несколько человек убегают…
Кабанов. Батюшки, она ведь это! (Хочет бежать.) Кабанова удерживает его за руку.
Маменька, пустите, смерть моя! Я ее вытащу, а то так и сам… Что мне без нее!
Кабанова. Не пущу, и не думай! Из-за нее да себя губить, стоит ли она того! Мало она нам страму-то наделала, еще что затеяла!
Кабанов. Пустите! А.Островский Гроза
«Крейцерова соната» Льва Толстого (1890) — салат из разговоров современников об освобождении женщин, украшением которого является собственническое убийство мужем жены. Оставим в стороне автобиографические детали произведения и обратим всё наше внимание на сам момент убийства.
Имя и возраст жертвы точно неизвестны. Это жена помещика Позднышева, которая восемь лет прожила с ревнивцем, родила пятерых детей, «благодаря услужливым докторам … узнала, что можно обойтись и без детей», «опомнилась и увидала, что есть целый мир божий с его радостями», страдала от абьюза, травилась опиумом, начала тайные отношения с другим мужчиной. Убийство совершается в Москве, в доме, где проживает жертва:
Гейгер Вилли (1878—1971)
Убийство жены. Иллюстрация к повести «Крейцерова соната». 1922 г.
«Я размахнулся изо всех сил левой рукой и локтем попал ей в самое лицо. Она вскрикнула и выпустила мою руку. …Она упала на кушетку и, схватившись рукой за расшибленные мною глаза, смотрела на меня. – Не лги, мерзавка! – завопил я и левой рукой схватил ее за руку, но она вырвалась. Тогда все-таки я, не выпуская кинжала, схватил ее левой рукой за горло, опрокинул навзничь и стал душить. Какая жесткая шея была… Она схватилась обеими руками за мои руки, отдирая их от горла, и я как будто этого-то и ждал, изо всех сил ударил ее кинжалом в левый бок, ниже ребер….Помню на мгновение, только на мгновение, предварявшее поступок, страшное сознание того, что я убиваю и убил женщину, беззащитную женщину, мою жену. Ужас этого сознания я помню и потому заключаю и даже вспоминаю смутно, что, воткнув кинжал, я тотчас же вытащил его, желая поправить сделанное и остановить. Я секунду стоял неподвижно, ожидая, что будет, можно ли поправить.»
Синопсис «Крейцеровой сонаты» Толстой создал чуть раньше. Рукопись «Убийца жены» (1860-е) так не была опубликована при жизни писателя. Теперь рукопись помогает понять чувства, на которые Толстой желал обратить наше внимание.
«…онъ подкараулилъ ихъ, подкрался, убилъ ее да смерти, наверное убилъ и его изуродовалъ, – наказалъ ихъ, показалъ имъ, что шутить имъ нельзя, и что еще труднее было – не побоялся суда людей и смело сказалъ всемъ: «Возьмите, судите меня. Я убилъ бывшую жену, непотребную суку, и знаю что я сделалъ хорошо. Теперь берите, судите меня по своему. Вы меня не поймете. А я васъ понимать не хочу». – Онъ все это сделалъ, и казалось, долженъ бы былъ быть спокоенъ (и гордъ темъ, что онъ сделалъ). Все, что онъ делалъ, онъ делалъ для того, чтобы утолить свое безпокойство…»
Самое поразительное оправдание убийства женщины мы находим в юмористическом рассказе Антона Чехова «Драма» (1887), одном из любимых чеховских рассказов Толстого.
Можно ли вообще смеяться над убийством женщин? Во времена Чехова это было в порядке вещей. В 1960 году Герман Ливанов экранизировал «Драму», роли исполняли Фаина Раневская и Борис Тенин. Стало быть, 60 лет назад убивать «назойливых и глупых» женщин тоже было смешно. В наше время границы смешного передвинулись и многие люди не смеются, слушая анекдоты про нацменьшинства, геев, блондинок, изнасилования, педофилию, инцест, мучения животных. Многие считают, что юмор гнездится преимущественно в ксенофобии и насилии, что другого глобуса не существует, что в политкорректном мире грустно, но современные комики находят множество смешных ситуаций, не связанных с доминированием, унижением, обесцениванием и насилием. Можно только надеятся, что в комедии будет всё больше непатриархальных и интеллектуальных авторов.
Итак, писательница Мурашкина из чеховской «Драмы» — «большая полная дама с красным, мясистым лицом и в очках, на вид весьма почтенная и одетая больше чем прилично». Возможно, жительница Санкт-Петербурга или Казани. Время действия — после 1888 года. Нападение осуществляется в доме убийцы, куда доверчивая жертва приходит как поклонница литературного таланта известного писателя.
«Мурашкина опять стала пухнуть… Дико осматриваясь, Павел Васильевич приподнялся, вскрикнул грудным, неестественным голосом, схватил со стола тяжелое пресс-папье и, не помня себя, со всего размаха ударил им по голове Мурашкиной… — Вяжите меня, я убил ее! — сказал он через минуту вбежавшей прислуге. Присяжные оправдали его.»
Здесь мы видим не только буквальное оправдание фемицида, но и прозрачную идею о том, что писатель это мужчина, что только он знает, как правильно работать со словом, какого регистра краски можно использовать и какой, извините, длины должны быть произведения. Существует определенная иерархия в литературе и женщинам, женскому, иному в ней места нет. Не надо отвлекать великих писателей — даже тогда, когда мужчины всего лишь делают покупки для дачи. «Пять аршин тесьмы, фунт сыру и зубного порошку» куда важнее, чем примитивная женская литература.
Символизм впечатляет: «Павел Васильевич любил только свои статьи, чужие же, которые ему предстояло прочесть или прослушать, производили на него всегда впечатление пушечного жерла, направленного ему прямо в физиономию.»
Список убитых, избитых, истерзанных, изнасилованных русскими писателями героинь настолько велик, что пора, пожалуй прекратить приводить примеры. Вы без труда вспомните десятки жертв даже в рамках школьной программы — созданной мужчинами, наполненной произведениями мужчин о ценностях мужчин.
Когда писательницы подвинут в сторону запасников психопатологический литературный мусор,
когда современные правовые приоритеты из подполья переместятся в школьные классы,
когда женская половина человечества на самом деле получит право голоса,
когда жертвовать жизнью женщин ради «спасения» общества станет аморально,
когда людей перестанут определять как девочек, невест и старух — исходя из их пригодности для продолжения потомства,
— только тогда мы и увидим российскую статистику фемицида
и будем считать тяжелейшей утратой гибель каждой женщины.
Борьба за отрицающие законы развития русской речи и унизительные феминитивы типа членесс, аналитесс, авторш и физикинь ничего не сделает для достижения реального равноправия. Как минимум пятьдесят процентов женской литературы в учебных программах — «плохой» или «хорошей», с феминитивами или без — вот что такое реальное равноправие. Нормализация женской оценочной парадигмы — вот что такое равноправие. Равная и зарплата учительницы и учителя — вот что такое равноправие. Дело вообще не в гендере, не в определяющем слове, дело в равноправии.
У нас еще осталось пару минут до конца статьи, и недовольный тем, что его не упомянули, Нобелевский лауреат Иван Бунин, лично представит вам отрывок из собственного фемицидного рассказа «Петлистые уши» (1916).
«Все человеческие книги — все эти мифы, эпосы, былины, истории, драмы, романы, — все полны такими же записями, и кто же это содрогается от них? Каждый мальчишка зачитывается Купером, где только и делают, что скальпы дерут, каждый гимназист учит, что ассирийские цари обивали стены своих городов кожей пленных, каждый пастор знает, что в Библии слово «убил» употреблено более тысячи раз и по большей части с величайшей похвальбой и благодарностью творцу за содеянное…. — Людей вообще тянет к убийству женщины гораздо больше, чем к убийству мужчины. Наши чувственные восприятия никогда не бывают так внимательны к телу мужчины, как к телу женщины, низкому существу того пола, который родит всех нас, отдаваясь с истинным сладострастием только грубым и сильным самцам…»
Жертва Бунина — проститутка Королькова, возраст её неизвестен. Место преступления: «Белград», номера для проезжающих, Санкт-Петербург. В гостинице жертва оказывается в качестве секс-игрушки главного героя.
«…Он вскочил и кинулся к номеру: в номере было так страшно тихо, как не бывает, когда есть в нем хотя бы и спящий человек, трещали догоревшие в лопнувших розетках свечи, в сумраке бежали тени, а на кровати торчали из-под одеяла короткие голые ноги лежавшей навзничь женщины. Голова ее была придавлена двумя подушками..»
Для того, чтобы остановить эту новейшую эпидемию фемицида, завезенную в России из Европы во времена сентиментализма, можно попробовать международное лекарство — слушать женщин, исследовать системные убийства женщин и бороться с гендерным насилием на всех уровнях.
Спасибо Екатерине Бахреньковой за помощь в написании статьи.